Нико Пиросмани
Тифлис в конце прошлого века
Стр: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52

	Нико Пиросмани в молодости
	Нико Пиросмани

Как-то, придя в себя, он сказал: "Хороший мы народ - грузины, только тут у меня ничего нет..." - и показал на голову. Компаньон тревожился и пытался его остепенить самым простым средством. Вместе с женой он подыскал ему очередную невесту, на этот раз уже в городе, и готов был торжествовать свою маленькую победу над деревенскими родичами.
Но сейчас Пиросманашвили наотрез отказался. К семейной жизни он испытывал нескрываемое отвращение. Как-то уговоры довели его до скандала. Он разбушевался и кричал: "Что мне до визга ребенка и до лечаки жены! Мне только налей - выпей!" Он в самом деле пил. Многое переменилось с того не очень далекого, но ушедшего в прошлое времени, когда Калантаровы ставили его в пример подрастающим детям: тогда он и в рот не брал вина. Сейчас все стало иначе. Он все чаще забирал из кассы деньги и исчезал. Иногда - до ночи, иногда - до утра, когда - и до следующего вечера.
В Тифлисе было где погулять - около ста пятидесяти трактиров, более двухсот винных погребов, около двухсот духанов, а среди них известные "Загляни, дорогой", "Сам пришел", "Сухой не уезжай", "Войди и посмотри", "Симпатия", "Тили Пучурн) ("Маленькая вошка"2), "Хлебосольство Грузии", "Рача", "Зайдешь-отдохнешь у берегов Алазани", "Золотые гости", "Вершина Эльбруса" и даже знаменитейшие, такие, как "Не уезжай, голубчик мой" - громадный духан, стоявший в начале Военно-Грузинской дороги - там, где сейчас площадь Героев.
Изобилие "садов". Популярные "Сан-Суси", "Самшобло" ("Родина"), "Шантеклер", "Новый свет" - в Сабуртало; "Дарданеллы" и "Джентельмен" - у Воронцовского моста. Или еще ближе - вся Михайловская, от Кирочной до Муштаида, была в "садах", скрытых внутри кварталов: "Сад кахетинское время", "Сад гуляния для золотых гостей", "Ваза" и другие, названия которых не сохранились. Каждый такой "сад" - крохотный кусок земли между домами, несколько ободранных акаций, несколько столиков, заунывное рыдание зурны, дешевое вино, простая закуска - и отдохновение души.
Но когда позволяли время и деньги, можно было укрыться от летнего зноя, совершенно нестерпимого в Тифлисе, и в настоящих садах. Или поближе, в Муштаиде - большом старом парке, куда въезжали прямо на фаэтоне и, миновав гуляющую публику, устраивались на просторной деревянной веранде над Курой. Или подальше - на речке Верэ, но Военно-Грузинской дороге, где были сады "Бирюза", "Фантазия", "Эдем с буфетом", "Аквариум". Или еще дальше - вниз по Куре, в Ортачала, где располагались прославленные "Эльдорадо", "Аргентина", "Сюр-Кура", "Монплезир", "Семейный", "Друзья", "Майская роза". Или, наконец, поехать совсем далеко, в горы, к прохладе, по Коджорской дороге, где путников ожидало несколько духанов, а среди них прославленный "Белый духан" (позднее увековеченный Пиросманашвили, хотя совсем не документально, в картине, которая так и называется) - в двух-трех верстах от города, за низкой каменной оградой, среди обшарпанных деревьев, одноэтажный домик с голубой вывеской "Дарьял. Вино, закуски и разний горячи пищ", а рядом столб с фонарем и железнодорожным колоколом, в который звонили, когда приезжали гости.
Можно было, наконец, вообще не покидать города, а расположиться на плотах или на лодках посередине Куры - утонченное порождение грузинского гедонизма! - и гулять всю ночь при свете факелов, осыпающих искры в шипящую черную воду... Березовая роща Куинджи.
И всюду было хорошо. И там, где подавали дешевое мутное вино, пахнущее дегтем от бурдюка, и скромное лобно на треснутой тарелке, и там, где потчевали осетриной на вертеле, политой гранатовым соком, или сациви из индейки. Только здесь он испытывал очищение от повседневной житейской суеты, радость свободного, не сдерживаемого корыстью и хитростью общения.
Его собутыльники, по преимуществу карачохели (то есть "носящие черную чоху") - мелкие торговцы и ремесленники, садясь за стол, словно менялись. Куда-то пропадали корысть, бессердечие, хитрость; они становились веселы, общительны, уважительны друг к другу, щедры и широки. Спокойно переговариваясь, они рассаживались за стол; каждый садился так, чтобы было удобно ему и приятно соседям.
Красивый и разумный порядок освещал все, что делалось за столом. Толумбаш (тамада), как патриарх, главенствовал над всеми, тосты его следовали в точном, никогда не нарушаемом порядке, было в них что-то ритуальное, и в каждый надо было вслушиваться, оценивая красоту слога и смысл сказанного.
Между тостами спокойно говорили об интересном и важном, слушали чей-то рассказ. Иногда просто сидели молча под пение сазандара, или под зурну, или под шарманку, чьи неприхотливые мелодии-"Алаверды", "Семь сорок", "Суббота", "Шарлатан", "Сулико", "Маруся отравилась", чей надрывный голос заставляли сжиматься сердце.

"В Белом духане шарманка рыдает,
Кура в отдаленье клубится.
Душа у меня от любви замирает,
Хочу я в Куре утопиться".

Пиросманашвили любил шарманку: "Сыграйте, дорогие..!"
"Деньги потратил на музыкантов", - жаловался потом Димитра.
Иногда пели, что, может быть, было чудеснее всего. Кто бы ни собрался, близко ли были знакомы, или вовсе не знакомы до сих пор эти люди - они легко находили общее, каждый быстро отыскивал свое место в сложном многоголосии, и возникала между ними та согласованность, та гармония, которой не было места в их дневной жизни, и казались они друг другу братьями. Пение их было величественно, как церковный хорал, потому что мало на свете поется песен более торжественных, чем застольная "Мравалжамиер", и непонятно было - сидишь ли ты с собутыльниками за плохо вытертым столом в сыром подвале или возносишься к небу.
"Я люблю грузинское застолье, это царство поэтов, захмелевших ангелов с душой, пылающей пророческим огнем..."

Далее: Жизнь Пиросмани, стр.14