Фруктовая лавка
Кормилица с младенцем
Стр: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

	Женщина с детьми, идущие к ручью
	Идущий олень

1916 год - самый беспокойный год жизни художника. 5-го мая состоялась однодневная выставка работ Пиросманашвили. Масштабы ее были скромны. Просто Илья Зданевич поместил объявление в газете и разослал приглашения по городу, предлагая желающим посетить его мастерскую на улице Святополк-Мирского, 6, угол Гунибской, дом княгини Андрониковой во дворе, четвертый этаж - смотреть выставленные там картины Пиросманашвили. Выставка была открыта с 12 до 4 часов дня, но ее успело посетить около восьмидесяти человек.
Был ли на ней сам художник - неизвестно, но он мог узнать про сочувственные и даже восторженные отклики в газетах. "Общее впечатление, - писала "Закавказская речь", - что творчество Пиросманашвили - выдающееся явление грузинской культуры".! Гарри Голлэнд (это, очевидно, псевдоним) в газете "Кавказ" называл художника "поистине народным сказывателем сказок в красках", а про его "Жирафа" писал: "Забываете, что перед вами просто животное, и вас начинает охватывать чуть ли не мистический страх", и с сочувствием приводил слова одного из художников про "Натюрморт": "Это произведение сделало бы честь самому Сезанну". Кончалась статья призывом собрать все работы Пиросманашвили в музее. Не прошло и нескольких дней, как та же газета в статье художника А.Петроковского снова возвратилась к творчеству Пиросманашвили и призывала собирать его картины для музея. Еще через несколько дней в газете "Сахалхо пурцели" появилась статья известного живописца Мосе Тоидзе.
Общественность впервые по-настоящему познакомилась с творчеством художника. Несколько десятков его произведений, собранных вместе, дали о нем конкретное представление, и споры "пиросманистов" и "антипиросманистов" обрели реальную почву и обострились. Конечно, дело было не столько в самом Пиросманашвили, сколько в горячем времени. Грузинская культура стояла на перепутье. Решался вопрос о ее дальнейшем развитии.
Грузинское искусство знавало лучшие времена. Вклад средневековой Грузии в мировую культуру был весом: шедевры архитектуры и монументальной живописи, книжная миниатюра, эмали, пластика по металлу, но все это осталось в прошлом. Жесточайше опустошенная монголами, а потом отбивающаяся то от турок, то от персов, раздираемая междоусобицами, Грузия уже не могла создать ничего, равного прежнему. Лишь музыкальные и поэтические традиции ее не прерывались, а в изобразительном искусстве начался длительный застой.
Развитие возобновилось в XVIII веке: с усвоения европейской станковой традиции, до сих пор в Грузии неизвестной. Художники XIX века все увереннее овладевали мастерством; среди них все чаще появлялись крупные индивидуальности. Все-таки ученичество есть ученичество. Приобретая что-то новое в ценное для дальнейшего развития, художественная культура и теряла: нивелировалось ее национальное своеобразие, ослабевала связь с народными традициями, которые питали расцвет грузинского искусства.
Новому поколению художников предстояло соединить завоевания общеевропейской культуры с возвратом (на новом уровне) к исконной национальной традиции, к народным корням. Ученичество кончалось. Менялись критерии. Если раньше оглядывались на Мюнхен и Париж, то сейчас заговорили об исконном, самобытном. Древнее зодчество и монументальное искусство, бывшие до сих пор почтенной стариной, интересовавшей только археологов, вдруг обнаружили в себе злободневный смысл. Молодые художники кинулись обмерять храмы, копировать фрески, фотографировать и зарисовывать все, что уцелело, с педантизмом и старательностью, казалось бы, недоступными их счастливому возрасту. Публика валила на выставки копий и чертежей-обмеров. К.Поцхверашвили давал концерты, пропагандирующие народную музыку; Д.Аракишвили и 3.Палиашвили уже писали первые национальные оперы. Объединение поэтов "Голубые роги", возглавляемое Тицианом Табидзе и Паоло Яшвили, поставило дерзкой целью сравнять грузинскую поэзию с европейской - соединить утонченную европейскую культуру с традициями Бесики и Важа Пшавела.

"Розу Гафиза я бережно вставил
В вазу Прюдома,
Бесики сад украшаю цветами
Злыми Бодлера...".

Сейчас увлечение живописью Пиросманашвили распространилось на более широкие круги. О нем спорили и думали поэты (те же "голуборогцы"), усматривая в нем какие-то свои, нужные им, поэтам, ценности. Художники же (преимущественно молодежь, которой предстояло стать гордостью грузинского советского искусства) тоже были увлечены не столько формальными достоинствами его живописи, сколько ее поэтическим содержанием и тем, какими средствами эта поэтичность достигалась, в чем была магия картин Пиросманашвили, создававших ощущение национального.
Давид Какабадзе отлично выразил впечатления художественной молодежи своего времени: "Ни у кого из художников я не знал подобного ощущения Грузии, как у Нико. Мие кажется, что с появлением его картин моя жизнь стала богаче, счастливее. Когда я любуюсь картинами Пиросмани, я чувствую, как могучие силы и соки земли, заключенные в клеенки Нико, обновляют меня".
К началу двадцатого века художники уже далеко ушли от традиции условно-романтического изображения Грузии; многие из них писали и рисовали Грузию добросовестно и точно. Однако точность эта чаще всего имела этнографический характер, между тем как подлинная национальность искусства всегда освещена взглядом изнутри. Картины Пиросманашвили поразили именно "ощущением Грузии", стоящим выше любой этнографической и краеведческой достоверности.

Далее: Последние годы, стр.2

(Автора текста - Эраст Давидович Кузнецов).