Нико Пиросмани
ТАЙНЫ БИОГРАФИИ
    ЖИЗНЬ ПИРОСМАНИ     
    ТЕХНИКА ПИРОСМАНИ    
    ПРИЗНАНИЕ
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ     
    СМЕРТЬ ПИРОСМАНИ     
    ГАЛЕРЕЯ ЖИВОПИСИ    
    ФОТОАРХИВ

Фруктовая лавка

Фруктовая лавка

   
Кормилица

Кормилица с младенцем

   
Стр: 1 2 3 4 5
6 7 8 9 10 11

   
   
Женщина с детьми

Женщина с детьми, идущие к ручью

   
Идущий олень

Идущий олень

Он мог бы перенести насмешки. Он был слишком замкнут в своем собственном духовном мире, давно ставшем более важным, чем внешний. Но он был потрясен сам. Он не мог вникать в тонкости закулисных интриг и отношений. Не было смысла что-то узнавать, искать справедливости, пытаться исправить недоразумение.
Ему и раньше не раз приходило в голову, что над ним шутят, по природная доверчивость к людям брала верх. Сейчас все стало ясно.
Он заметался. Ранним утром он прибежал к Зазиашвили - того не было дома. Появлялся еще несколько раз и снова безрезультатно. Пиросманашвили был пьян. "Передай ему, - сказал он жене художника, - дорогой Гиго, как ты меня познакомил с теми людьми, так и избавь от них. Не надо похвал, ничего не надо. В газете меня обругали. Столько мне наобещали, а я как раньше пахал и сеял, так и теперь. Не было надо мной господина, и не хочу. И в газете меня нарисовали как кошку. Пусть избавит меня от них. Сфотографировали меня... ничего не хочу". Это был вопль отчаяния - Пиросманашвили рвал то, чем до сих пор дорожил и гордился.
Карикатура была ударом, после которого Пиросманашвили не мог подняться. Если до того он колебался, легко переходя от надежды к отчаянию, живо загораясь и воодушевляясь при малейшем проблеске и сникая после очередной неудачи, то сейчас у него не оставалось иллюзий. Что-то надломилось. Ему уже ничего не было нужно, и никто ему не был нужен. При встречах он не отвечал на приветствия и плелся дальше; может быть, он и в самом деле не замечал никого, погруженный в собственные безрадостные мысли. Забиться в дальний угол, подальше, поглубже, чтобы никого не видеть, чтобы не трогали, не смеялись, не сочувствовали - чтобы оставили в покое. Поведение его становилось все более странным. Не раз он заговаривал сам с собою, бормотал что-то, чему-то смеялся или плакал, не обращая внимания на людей вокруг. Часто напевал одни и те же стихи:

Этот мир с тобой не дружен,
В этом мире ты не нужен...

Или другие:

Братец ты мой, Никала,
К чему тебе эта житейская суета?
Обителью тебе станет рай.
И все тебе там будет,
И жить будешь одной семьей
С архангелами Михаилом и Гавриилом...

Ему было только пятьдесят пять лет, но он чувствовал себя совсем больным и старым. Лишь с кистью в руке он становился бодрым. Работал он все так же быстро и уверенно. Последние его картины известны, в них ничто не выдает слабеющего, теряющего силы человека.
Больше того, именно сейчас, в 1916 и 1917 годах, в его живописи, как будто бы совершенно устоявшейся и навсегда определившейся, начали открываться новые возможности, о которых до сих пор трудно было бы догадаться. Из-под его кисти стали выходить картины, разительно непохожие на то, что он делал до сих пор, да и продолжал делать, на то, с чем связаны наши представления об его искусстве.
Необычна сама их живопись, разрывающая с обычной (ставшей потом хрестоматийной) техникой и манерой Пиросманашвили. Скорее всего здесь сыграла свою роль вынужденная работа на картоне. Все-таки невозможно было грунтовать картон черной краской: фон получался черный, да свойства картона все равно оставались прежними и рука сама чувствовала его сопротивление. Всякий подлинный мастер тяготится какой-либо подделкой одного материала под другой и инстинктивно ищет средства, естественные для данного материала, как бы сами собой из него вырастающие.
По рыхлому пористому картону, делающему живопись матовой, Пиросманашвили стал писать, не стремясь к плотности красочного слоя и насыщенности цвета. Тонкие слои сильно разжиженной краски ложились полупрозрачно, подобно акварели, просвечивая друг через друга и не скрывая золотисто-рыжеватого цвета самого картона. Лишь временами он усиливал, оживлял форму скупыми, но точными плотными мазками ("оживками"). Живопись его стала легкой, непривычно высветленной и теплой по колориту.
Ново и само содержание этих картин.
Нет еще ничего удивительного в новых для него темах картин "Раненый солдат" и "Сестра милосердия" - эти темы подсказала реальная жизнь; он и "Женщину с пасхальными яйцами" написал в наряде сестры милосердия. Необычно другое. Именно за это короткое время были созданы: единственное известное нам у Пиросманашвили изображение городской улицы ("Фаэтон у столовой"), единственная сцена в интерьере ("Татарин - торговец фруктами" и версия этой картины - "Фруктовая лавка"), наконец, единственная подлинно сюжетная сцена, основанная на не до конца понятном нам конфликте между торговцем фруктами на базаре, санитарным инспектором и безмолвным, но действующим самим своим присутствием полицейским ("Женщина - санитарный инспектор базара" или, по характерной надписи, сделанной самим художником "Новая женщина-базарник").

Далее: Последние годы, стр.8


Извините меня за рекламу: Garden of earthly delights - https://arthive.com/
Добро пожаловать на сайт о жизни и творчестве Нико Пиросмани
1862-1918   Niko-Pirosmani.Ru   e-mail: mama(a)Niko-Pirosmani.Ru

Рейтинг@Mail.ru