Фруктовая лавка
Кормилица с младенцем
Стр: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11

	Женщина с детьми, идущие к ручью
	Идущий олень

Более сочувственно относился к Пиросманашвили другой "старик" (по терминологии художественной молодежи, а на самом деле в 1916 году ему было всего пятьдесят лет) - Александр Мревлишвили. Выходец из бедной семьи, он хорошо знал деревенскую жизнь, а несколько лет, уже став художником, принужден был сам заниматься крестьянским трудом. И учился он не в академиях Петербурга или Мюнхена, а в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, известном своей демократической атмосферой. Он интересовался народным искусством, изучал древние росписи, пытался как-то использовать их опыт в собственной работе. Рядом со щегольской живописью Габашвили живопись Мревлишвили производит впечатление неловкой, даже неумелой (кстати, ее иногда такой и считали), но и более искренней. Временами в ней прорывается та наивная прямолинейность, которая говорит о связи с народной традицией.
Легко объяснимо доброе отношение к Пиросманашвили третьего "старика" (моложе Пиросманашвили на девять лет) - Мосе Тондзе. Он сам долго работал самоучкой, прежде чем попал в мастерскую к Репину (ученье было прервано высылкой за участие в студенческих кружках). Он знал и вкус существования впроголодь на заработок учителя рисования. Народную жизнь он понимал глубоко и никогда не терял интереса к ней. Не лишне напомнить, что в доме у него висели две картины Пиросманашвили ("Молотьба" и "Фаэтон у духана"), что позднее именно он разыскал и преподнес организованному после революции художественному музею шедевр Пиросманашвили - картину "Белый духан". Наконец, не кто иной, как Мосе Тоидзе, откликнулся уже упомянутой статьей на однодневную выставку Пиросманашвили и, между прочим, вообще был первым грузинским художником, написавшим о Пиросманашвили.
Статья эта очень доброжелательна. Тоидзе вступается за художника, защищая его от неназываемых противников, считавших, что такая выставка оскорбляет искусство. В живописи Пиросманашвили он отыскивает массу достоинств: "Тип грузина в платье с обшлагами прекрасен своей цельностью и удивительно сочетается с фоном"; "Такого же характера другая его замечательная картина", "не только жанрист, но и талантливый пейзажист", "О, какой покой, какая великолепная, трогающая сердце нежность-утонченность в этой примитивной картине!" В произведениях Пиросманашвили ему дорога народная основа, и эту основу он считает самым ценным. "Пока парод еще сохранил в одной-двух сильных личностях своеобразный стиль, характер, своеобразные формы творчества, нужно черпать из этого источника. В этом наша сила..."
Однако Мосе Тоидзе - и это очень существенно - не выделяет творчество Пиросманашвили из народного искусства в целом: "Нико Пиросманашвили не существует как художник-творец... он рисует, как ремесленник, увеличивает маленькие картины хладнокровно и без переживаний". Он не случайно несколько раз называет его примитивным и заключает статью словами: "Такое примитивное народное творчество имеет немалое значение для нашего национального самоопределения".
Вольно или невольно, но вспоминаются при этом те споры, которые в свое время вызывала поэзия Важа Пшавела. "Литературные враги поэта еще при жизни возводили на него поклеп, будто стихи, которые Важа Пшавела привозил в хурджине из Чаргали в Тбилиси, в большинстве своем были записаны в народе". Даже критики, как будто высоко ставившие его творчество, отказывали ему в праве считаться "настоящим" поэтом: "Мы считаем Важа Пшавела только народным поэтом и не согласны с отзывом... который величает произведения Важа шедеврами... Шедевр - высокое понятие, плод европейской действительности и не подходит для характеристики поэзии Важа... Наш народ во всем схож с поэзией Важа: он тоже младенец, живой и впечатлительный, но пока беспомощный, не доросший до подлинно человеческого творчества..." Так писали об образованном человеке, знакомом с философией и мировой литературой, поэте, прозаике, публицисте - можно ли было ожидать, что безвестного духанного живописца оцепят выше?
Отношение "стариков" к Пиросманашвили действительно было разным, но все они, воспитанные своей эпохой, не могли подняться над нею и увидеть в нем то, что видели молодые. В самом лучшем случае они согласны (как Мосе Тоидзе) были оценить его дарование - подтверждение могучих сил, таящихся в народе, - но дарование, не подвергшееся шлифовке правильного образования, не осуществившееся. В нем признавали то, что он мог бы дать, но не то, что он уже дал.
В то время как "старики" готовы были снизойти к Пиросманашвили - молодые готовы были ставить (и даже ставили) его над собой. Позднее Мосе Тоидзе, как бы продолжая давний спор, ппсал: "Они выдают примитивность за вершину художественного творчества... По их мнению, Пиросмани - шедевр культуры. Его картины - это все, больше ничего не нужно. Не нужны ни Рембрандт, ни Леонардо да Винчи, ни Веласкес..." Безудержный восторг молодежи перед Пиросманашвили пугал - в этом восторге виделось опасное пренебрежение школой, мастерством, сползание к дилетантизму. По-своему дорожа судьбами родного искусства, "старики" восставали против этого увлечения, и в их позиции была своя правота.
Сам Пиросманашвили по-прежнему ничего не знал о борьбе и спорах вокруг него. Все шло как будто хорошо. Им даже заинтересовалось и пригласило к себе Грузинское художественное общество. Общество было создано недавно, в начале того же 1916 года, в нем впервые объединились художники разных поколений: и маститые, известные, и совсем молодые - те, кому уже в недалеком будущем предстояло прославить родное искусство.
Скорее всего, инициатором приглашения Пиросманашвили был Дмитрий Шеварднадзе, один из организаторов общества. Этот выученик Мюнхена, приверженец классического искусства, увлекся живописью Пиросманашвили едва ли не с первых дней возвращения на родину. Он сам "открыл" Пиросманашвили все на той же Вокзальной площади, только двумя-тремя годами позже, чем братья Зданевичи. Он уже собирал картины Пиросманашвили, защищал его в спорах.

Далее: Последние годы, стр.4